Над Россией нависает культ молодости. Как почти всё в нашей стране, он кажется неоригинальным. Ведь на Западе, откуда он к нам пришел, люди тоже не хотят стареть. Доказательство – масштабы продаж услуг эстетической медицины, процедур и средств для поддержания жизненного тонуса. Немало людей избегают взрослого, сохраняя верность молодежному стилю жизни в одежде, самопрезентации, увлечениях.

Впрочем, хотя культ молодости объединяет развитый мир с периферией, есть одно измерение, в котором они не совпадают. Никакой разгул консьюмеризма не может заставить хозяев мира сего поверить в то, что возраст – это плохо для политика. Вера в целебные свойства юности в политике – удел тех, кому в прежние века меняли погремушки за слоновую кость и огненную воду за золото и меха. Молодые реформаторы с пламенной душей достаются Третьему миру, давно ставшему поприщем для экспериментов различных разновидностей. У Мира Первого иные герои – старики с холодным и трезвым умом, которые не нуждаются в экспериментах: благодаря своему опыту и накопленным знаниям они видят грядущее наперед. На самой вершине пирамиды глобальной власти стоят 89-летний Генри Киссинджер и 97-летний Дэвид Рокфеллер – вот она, американская реальность.

В конце концов, Митт Ромни. Нынешнему республиканскому претенденту на Белый дом 65 лет – возраст, в котором российского политика мысленно бы провожали на покой. И это отнюдь не исключение. Столько же было Джорджу Бушу-старшему, когда он возглавил США. В 2008 году Джон Маккейн претендовал на высшую власть в возрасте 72 лет: в отличие от России, где в 1999 году 70-летнего Примакова травили в медиа как «дряхлого старика», в Америке никто не ставил возраст упреком ветерану Вьетнама. Рон Пол, подлинное открытие избирательной гонки у республиканцев, достиг возраста 78 лет – что не помешало ему стать самым популярным кандидатом среди молодежи за счет ясности своих идей и решимости. Наконец, Рональд Рейган вошел в Овальный кабинет Белого дома в 70 лет и оставался в нем до 78, причем большинство американских избирателей вовсе не считали возраст президента показателем его слабости. Напротив, судя по результатам голосований в 1980 и 1984 годах, опытность Рейгана обеспечивала ему решающее преимущество над более молодыми конкурентами. Знаменит его ответ Уолтеру Мондейлу на дебатах: в ответ на нападки того на свой возраст, Рейган заявил о нежелании обсуждать молодость и неопытность своего оппонента.

В позднем Советском Союзе было принято смеяться над «геронтократами» из Политбюро, забывая упомянуть, что эти люди обычно были не старше или даже моложе, чем столь уважаемые мировые лидеры, как Шарль де Голль, Конрад Аденауэр или сам Уинстон Черчилль – те, кто управляли миром в зените его развития, в эпоху космоса и рок-н-ролла. Не случайно, что время «геронтократов» вспоминается сегодня как самый стабильный и спокойный период за всю историю России в XX веке. Причем нельзя сказать, что стабильность была куплена отказом от развития. Напротив, если смотреть объективные количественные показатели, очевидно, что эпоха Брежнева без пролития народной крови дала несравненно большие результаты (от гигантских ГЭС до общедоступного массового жилья), чем принесла воспетая индустриализация, замешанная на крови и слезах.

Как и почему в России западный культ молодости был извращен столь странным образом? Например, несколько лет назад можно было наблюдать 85-летнего Джимми Картера, катающегося на велосипеде, и в США это никому не казалось чем-то странным. В рамках американской логики никак не следовал вопрос о его политических способностях, тогда как в рамках российской его бы уже давно признали выжившим из ума стариканом. Почему и как в нашей стране молодость начала ассоциироваться с политической успешностью, хотя реальная картина западной жизни демонстрирует нечто иное?

Первый ответ очевиден: оппозиция молодости – старости была мощнейшим оружием в руках тех, кто добивал СССР на закате перестройки. Не имело значения, что тот же Горбачев был не так уж стар, а Ельцин – не столь уж молод. Важной оказалось сама рамка конфликта «прогрессивная молодежь против ретроградных консерваторов», которая автоматом давала молодежи индульгенцию на сколь угодно рискованные действия, освященные причастностью «молодых» к истинам религии Прогресса, изложенным в доступной форме Фукуямой с его «концом истории». Это оружие, сыграв свою роль в конце 80-начале 90-х, неплохо служило на протяжении ельцинского периода. В то время в политической риторике не стихали разговоры о молодых реформаторах и реакционных старых «красных директорах», которые тормозят страну. Одним из самых ярких проявлений этой логики стала травля Евгения Примакова в 1999 году, когда, пожалуй, самому уважаемому в тот момент российскому политику предъявлялись «обвинения» в его возрасте – вместо обсуждения по сути, чем он лучше или хуже Ельцина.

Поразительно то, что решение двадцатилетней давности до сих пор является одним из базовых ходов в российской политике. Свою роль в этом играет «постреволюционный симптом»: в России 90-х люди 35-40 лет в большем числе заняли высшие социальные позиции. Теперь они еще полны сил и энергии, и отнюдь не собираются уходить на покой – а это ставит в критическое положение подрастающую «элитную молодежь» из числа нынешних сорокалетних, претендующую на ведущую роль.

Постреволюционный застой социальной мобильности уже обеспечил России так называемый «ибн-Халдуновский кризис». В таких условиях более молодая часть элиты решила использовать против своих конкурентов тот же самый инструмент, который уже сработал поколение назад, не особенно вкладываясь интеллектуально в разработку новых ценностей и стратегий. Однако в современной России апелляция к молодости означает скрытый призыв к социальному расизму. По сути, речь идет о политизации уже закрепленного в повседневных практиках эйджизма, когда обычные люди старше 45 лет явно дискриминируются при приеме на работу и в иных формах общественного взаимодействия. И это в то самое время, когда ведется мощная атака с целью увеличения пенсионного возраста, следствием чего будет принуждение все больших масс людей к продолжению социальной активности.

Сегодня игра «прогрессивная молодежь против ретроградных консерваторов» порождает и усиливает социальную изоляцию тех, кто в нее играет. Она порождает новые разрывы в общественной ткани, а не залечивает имеющиеся и не решает существующие проблемы. Участники такой игры освобождаются от социальных обязательств, но не приобретают способности к кооперации, достаточной для реализации продуктивной политической стратегии в длительной перспективе. К чему ведет эта линия, мы все могли убедиться на примере зимнего протеста 2011-2012 годов, который был сильно ослаблен его риторической подачей собственными фронтменами как движения «молодых-прогрессивных-креативных».

Почему политика элитной «молодежи» порождает такие последствия? Поколение 40-летних российских элитариев, как правило, пока не обладает опытом, достаточным, чтобы встать над потоком текущих событий. Они еще не обрели видение, выходящее за рамки современности, за рамки акме одного поколения – а потому нередко не могут адекватно оценивать происходящее и управлять им. Знание подлинного опыта Первого мира показало бы им, что к сиянию чистого разума приобщается человек, поборовший с возрастом страсти и в то же время не утративший активности.

Не только в Китае с его эпичной фигурой Дэн Сяопина, но и Западе ключевую роль играют те, кто сумел приобрести знание, приходящее с годами, и при этом сохранил энергию, избежав дряхлости. Недаром 70-летний Рейган смог полностью изменить вектор движения такой махины, как общество США. 68-летний де Голль начал борьбу за иную Францию – и преуспел в ней. 71-летний Черчилль возглавил Британию в ее самый трудный час, не обещая ничего кроме крови, пота, слез и тяжелого труда. Слова 82-летнего Сороса и его ровесника Баффета подобны золоту для финансистов всего мира, мысли 84-летнего Бжезинского и 89-летнего Киссинджера до сих пор определяют интеллектуальное развитие глобальной политики. Несмотря на ускорение темпов жизни, мир и сегодня не может обойтись без могучих стариков, способных повторить опыт очень немолодых людей, которые ставили нашу планету на новые пути развития всякий раз после завершения очередных глобальных политических катаклизмов.